Людмила Владимировна Голубева (дев. фам. Чёрная) родилась в Грозном 22 мая 1949 года.

Папа, Владимир Иосифович Чёрный, был военнослужащий — подполковник ВВС, а мама, Розалия Зусимовна — домохозяйка. Семья жила в доме военнослужащих лётного училища, из которого позже в музыкальное училище поступили Оля и Лиля Шахман, Натела Пицхелаури. С детских лет Людмила знала маму Серёжи Манукяна, которая была педиатром вначале у неё, а потом у её детей.

ИЗ БЕСЕДЫ С ЛЮДМИЛОЙ ВЛАДИМИРОВНОЙ ГОЛУБЕВОЙ
Москва 17.08.2017

Детские годы и юность.
«Очевидно, что у меня были музыкальные способности, передавшиеся от папы, и я просила родителей купить мне пианино. Они его купили. Вначале один год занималась частным образом у очень хорошей учительницы, которую звали Тамара Ивановна, а в 1956 году поступила во вторую музыкальную школу в Заводском районе, которая располагалась в ДК им. Ленина и в среднюю школу № 2. В музыкальной школе занималась вместе с Артёмом Никогосовым и Олей Шахман.
По специальности у меня сменилось не меньше пяти педагогов и я хотела уже бросать это дело. Мне не нравилось, что педагоги часто менялись и нужно было заниматься, в то время как меня тянуло к общественной работе. Преподаватель Лиховол, кажется, Наталья, которая только-только начинала работать после музыкального училища, сумела «прочистить» мне мозги, убедив, что общественная работа никуда не уйдёт, а серьёзные занятия музыкой могут очень сильно пригодиться в жизни. По музыкальной литературе была Лилия Петровна Агеева и её предмет мне очень нравился, так как я любила и читать книги, и слушать музыку,
После восьмого класса, в 1964 году, не было никаких сомнений, относительно поступления в училище. И в дальнейшей жизни никогда об этом не пожалела.
Занятия в училище нравились. Михаил Моисеевич Бронштейн вёл сольфеджио и гармонию, музыкальную литературу вела Евгения Константиновна Гурвиц, которая мне очень нравилась, так как была человеком широкого кругозора. Она закончила Саратовскую консерваторию у очень хорошего педагога, была очень деловой – имела большую педагогическую нагрузку, а потому некоторые темы поручала нам подготовить самостоятельно, представив доклад или реферат. Такая форма работы мне очень пригодилась в жизни. Более того, начиная с третьего курса мы писали курсовые работы. После очередной министерской инициативы у всех преподавателей «срезали» ставки и Евгения Константиновна стала работать на 1,5 ставки вместо трёх, но при этом выяснилось, что во многих группах некому преподавать музыкальную литературу, и тогда нам, учащимся 4-го курса, предложили вести музыкальную литературу у инструменталистов. Мы не были в штате сотрудников, но нам платили небольшие деньги за нашу работу. Свою трудовую деятельность я начала на 4-м курсе, поступив на полставки в вечерний филиал своей родной музыкальной школы № 2 учителем. У меня занимались взрослые женщины, которые водили своих детей в музыкальную школу и хотели сами чему-то научиться.»

Об однокурсниках.
«В группе теоретиков на нашем курсе занимались 6 человек. Среди них была Валя Самойленко. Позже её фамилия стала Арбузова. После училища она поступила в Одесскую консерваторию и окончив её вернулась работать в училище. В это же самое время я вернулась в Грозный после Института имени Гнесиных и мы с ней одновременно начали работать в училище. Мы проработали вместе лет пять, а потом её мужа, Сергея Арбузова, который был военным дирижёром, послали служить в Омск и они переехали туда.
Ещё в нашей группе была Эмма Ображей, которая поступила в училище после десятилетки и потому была старше всех остальных. После училища она закончила Краснодарский институт культуры, вернулась в Грозный, где долго и плодотворно работала в ДМШ № 1. К тому времени её фамилия стала Кузнецова, она была приятным человеком с мягким характером и её любили ученики. Дочка её позже училась в нашем училище на теоретическом отделении, закончила его, поступила в институт в Краснодаре, который к тому времени стал называться музыкально-педагогическим, и завершила образование в аспирантуре. Сейчас Эмма и дочка живут в Краснодаре.
Третьей была Ира Бухтоярова, которая после окончания училища поступила в Саратовскую консерваторию. Закончив консерваторию Ира поехала по распределению в Вологду, где много лет работала в училище, вышла замуж и её фамилия стала Пелевина.
Четвёртая – Вера Конямина, стала по мужу Дзюина и живёт сейчас в Ростове-на-Дону. После училища она поступила в только что открытый Ростовский музыкально-педагогический институт и осталась там работать после учёбы.
Единственным мужчиной у нас был Славик Храмцов. В музыкальном отношении он имел хорошие данные и был очень талантлив, имел мягкое женское воспитание – мама, тётя, бабушка. Со всеми нами у него были хорошие отношения и мы все его любили. Мы заставляли его слушать длиннющие оперы, смотреть клавиры, а он знакомил нас с пианистами, игравшими в разных ансамблях и группах. Часто мы собирались вместе в подвале, чтобы послушать джаз в их исполнении. В жизни Слава был очень хорошим человеком и ему всегда шли навстречу – и в училище, и в Астраханской консерватории, и позже, когда он начал работать где-то на Севере.
Таким образом весь наш курс продолжил образование в вузах – пятеро в консерваториях, а Эмма – в музыкально-педагогическом институте.»

О поступлении в ВУЗ
«В училище я училась отлично и к четвёртому курсу было известно, что я получу направление в Саратовскую консерваторию, в чью зону входило наше училище. Хотелось попробовать свои силы и за полгода до окончания училища, на зимних каникулах, я решила съездить на консультацию в Ленинград. Одна я может быть и не решилась поехать в Ленинград, но туда собралась ехать моя однокурсница-пианистка с которой мы, к тому же, жили в одном доме. Она прослушивалась у пианиста В. И. Маргулиса, а меня консультировали теоретики и музыковеды. Теоретическая часть ни в гармонии, ни в музыкальной литературе не представляла для меня трудности, а вот интонирование в сольфеджио, в силу особенности моего голоса, вызывало у меня большие опасения. В связи с этим, я очень благодарна Михаилу Моисеевичу за то, что он с пониманием относился к моей проблеме, справедливо полагая, что слух в моём случае важнее вокальных данных. В противном случае, моя карьера вообще бы не состоялась.
Я поехала поступать в Ленинград, где первый экзамен был сольфеджио. Педагог, консультировавшая меня, Адигезалова Лариса (Клара) Леонидовна , сказала, что если я сдам сольфеджио, то я поступлю — потому что с гармонией у меня было всё нормально. Я не сдала сольфеджио, а Таня, с которой мы вместе приехали, не сдала специальность. Это было 2 июля и тогда Таня предложила мне поехать поступать в Москву в институт им. Гнесиных, где вступительные экзамены были 6 июля. Москву я не знала и там у меня не было ни каких знакомых в отличии от Ленинграда, где у меня жил дедушка. Так мы поехали в Москву, тем более, что через Москву была наша дорога домой. В Москве я проконсультировалась у чудного теоретика Фрадкина. Я спросила у него, есть ли у меня шансы или мне лучше ехать в Саратов. Он ответил, что 100% дать не может, но посоветовал поступать. Вот так я поступила, никого не зная. В какой-то мере мне повезло, что там было сочинение для тех, кто поступал на музыковедение. Экзамены шли пять дней – вначале был письменный диктант и задача по гармонии, потом устное сольфеджио и гармония, далее были музлитература, вот это самое сочинение, устная музлитература и коллоквиум. За всё это нам ставили одну общую оценку. Я получила общий бал «четыре» и поступила. С другими экзаменами, сочинением по литературе и экзаменом по истории, было уже намного проще.»

Учёба в институте имени Гнесиных (1968-1973)
«У нас было две параллельные группы и разные педагоги. В моей группе преподавала Рузанна Карповна Ширинян, к которой я пошла позже в индивидуальный класс, писала у неё диплом и она стала для меня не только педагогом, но и очень значимым человеком по жизни. Я всегда приходила к ней, когда бывала в Москве уже после окончания института, она внимательно следила за моей карьерой и когда я начинала работать, и позже, когда стали поступать мои ученицы. Потом она уже была профессор, доктор музыкознания, а когда я училась ей было лет 45. Она вела у нас историю зарубежной музыки, как в шутку говорят «от Баха до Оффенбаха», а потом у нас вели Борис Сергеевич Ионин — историю зарубежной музыки и Т. В. Попова — народное творчество. Профессор Виктор Осипович Берков, имевший почтенный возраст, вёл индивидуальную гармонию и мы ходили на занятия к нему домой. Его многие боялись, и я тоже. К окончанию второго курса, когда нам нужно было написать курсовую работу, я выбрала тему, связанную с гармонией Прокофьева. Беркову моя работа понравилась и он предложил мне пойти в его класс, но я отказалась, так как хотела заниматься историей музыки, а не гармонией. Я пошла на кафедру истории музыки, как планировалось, и была очень довольна, так как Рузанна Карповна была не только моим педагогом, очень тактичным, интеллигентным, умным, но ещё и образцом творческой личности.
Помимо учёбы, мы занимались исследованиями в нашем НСО – научно-студенческом обществе. Заведующим кафедры гармонии был Юрий Михайлович Ракс, который вёл у нас акустику, и ему было 40 с небольшим в то время, когда он стал заведующим кафедры. До него были В. О. Берков, знаменитый С. С. Скребков. Став заведующим кафедры, Ю. Н. Рагс приглашал на заседания нашего НСО Юрия Николаевича Холопова, автора многих учебников по гармонии, занимавшегося современной гармонией – в области гармонии его можно считать человеком номер один в нашей стране. И таким образом Ю. Н. Холопов стал приходить к нам и рассказывать о современной гармонии, что совпало по времени с введением у нас новых предметов, связанных с современной западной гармонией.
Поскольку мы назывались музыкально-педагогический институт, помимо обычных консерваторских предметов, у нас были методики по всем теоретическим предметам — методика сольфеджио, методика гармонии, методика анализа, методика музыкальной литературы, само собой, и это были обязательные предметы. Опять же, мне повезло ещё в одном. У нас была пассивная и активная педагогическая практика. Пассивная – это когда ты приходил на урок к кому-то и по окончании урока учитель расписывался, что ты присутствовал. Моим педагогом по индивидуальному анализу была Тамара Михайловна Решетникова, которая, к тому же, вела у нас методику анализа и она предложила мне, единственной со всего курса, активную педагогическую практику в Царицыно (здесь проходила наша беседа – прим. ред.) – в Царицынском музыкальном училище. Нас было несколько человек с разными специальностями и мы поехали туда в конце августа на собрание. Училище располагалось в двухэтажном кирпичном здании, расположенном среди развалин парка, и мы были в шоке! Правда, это было один раз, а потом учащиеся приезжали к нам в Москву один раз в неделю по воскресеньям. У меня была группа духовиков и я вела у них анализ и музыкальную литературу. Эти занятия совпали с необычайным событием в Москве – к нам приехал оркестр Дюка Элингтона. По этой причине, половина уроков ушла на обсуждении концертов, из которых два или три прошли на малой арене в Лужниках, а два, на которые было не попасть — в Театре эстрады. Билеты были дорогие, но многие ребята как-то попадали на концерты. Я тоже была на одном из тех концертов, что проходили в Лужниках.
Таким образом, к началу работы в музыкальном училище в Грозном я довольно уверенно чувствовала себя в анализе музыкальных форм. Мне повезло ещё и в том, что помимо педпрактики, у меня была ещё и музейная практика. Заведующей кафедрой истории музыки у нас была Маргарита Эдуардовна Риттих, которая сама заканчивала Гнесинское училище, потом — Московскую консерватории и позже, когда открыли институт, стала преподавать в нём. Она читала у нас курс лекций по истории русской музыки. По окончании Гнесинского училища, в двадцать лет, накануне войны, она стала работать в Клину в доме-музее П. И. Чайковского. Какое-то время была заведующей нотным отделом. В конце второго курса нам предложили месяц практики — мы водили экскурсии и жили в служебных квартирах. Нас было 10 человек из разных музыкальных вузов. Из института нас было двое – я и Полина Вайдман, которой музей понравился и она распределилась туда после окончания учёбы, сделав позже в музее большую карьеру — она стала заведующей отделом нотных рукописей  архива музея, доктором искусствознания, специалистом с международным именем, обладателем многих премий и наград. Ради той практики, я досрочно сдала все экзамены и зачёты, что было довольно трудно, но, как говорится, охота пуще неволи!
Если говорить об учёбе в общем, то первые два курса были очень тяжёлыми. Нас немного выручало то, что было свободное посещение и можно было лавировать, выбирая что посещать, а что пропускать. Все пять лет я жила в общежитии, 4 человека в комнате. У нас была своя компания теоретиков и пианистов, которой мы ходили по многим концертам и спектаклям. Тогда в профсоюзе была такая система, которая называлась «студенческие отношения». Это была такая бумага – «отношение», на два лица, которую желающие могли взять в месткоме. Давали не всегда, но, проявив побольше настойчивости, можно было рассчитывать на получение. С «отношением» можно было прийти к администратору концертного зала или театра за полчаса до начала и, выстояв большую очередь, получить пропуск на концерт или спектакль. Это было бесплатно, но очереди были очень большие и не всегда удавалось попасть.»

Работа в Грозном (1973-1995)
«Моё возвращение в Грозный на работу в училище после учёбы не было очевидным. Из училища не было запроса на теоретика. У меня был выбор – музыкальное училище в Нальчике, музыкально-педагогический факультет в пединституте в Орле или музыкальное училище там же в Орле. Мне хотелось жить в Грозном, рядом с родителями. Таким образом у меня была полная неопределённость. В конце концов, меня убедил директор Орловского музучилища – ему нужен был специалист, но ещё больше ему нужно было сохранить ставку теоретика, а потому на согласие приехать в Орёл он обещал дать мне открепление в том случае, если я решу уехать в Грозный. Так мы и сделали. Я подписала распределение на работу в Орле, а сама поехала работать в Грозный. И сразу же начала работать в музыкальном училище. Ни какой гарантии, что я получу работу в Грозном, у меня не было, но была некоторая надежда. Дело в том, что Леонид Васильевич Брайловский был сам выпускником Гнесинского института и, приезжая по разным служебным поводам в Москву, живо интересовался тем, вернусь ли я в Грозный и убеждал меня вернуться. В любом случае, была надежда получить хоть какую-то нагрузку. К тому же, в 1973 году я вышла замуж и мой муж, Михаил Григорьевич Голубев, жил и работал в Грозном. Он был юристом, но имел очень хороший слух и серьёзно интересовался музыкой.
В училище у меня была большая нагрузка, на которую я даже не рассчитывала, и было много хороших учениц. Сотрудницы республиканской (Чеховской) библиотеки спрашивали у моей коллеги Натальи Юнг — «А что это у вас за девочки – они перечитали у нас в нотно-музыкальном отделе уже все книги по музыке!»
В училище я вела музыкальную литературу, сольфеджио, гармонию, анализ форм, а у теоретиков вела спец. курсы — музыкальную критику, лекторскую практику и в 80-90е годы – современную музыку, современную гармонию.
В 90-е годы, вместе с У. А. Бексултановым, оставалась последним теоретиком. Очень благодарна Умару Ахматсултановичу – в последние годы он раздал всем нам трудовые книжки, чтобы мы в любой момент могли устроиться на работу в новом месте, если что-нибудь найдём. Таким образом, я ходила на работу до ноября 1994 года. В то время Ельцын издал указ, по которому студенты из Грозного должны были зачисляться в любой вуз страны и многие студенты к тому времени уехали. Работала в училище до 15 января 1995 года, когда нас вывезли на БТРах вначале в район консервного завода, а потом в Моздок. Я ехала с больной мамой и когда мы приехали в Моздок, то нас поразили горящие на улицах фонари, чего в Грозном не было давно.»

После Грозного
Из Грозного нас довезли до Минеральных Вод и предложили либо ехать к родственникам (билеты обещали купить), либо в пункты временного проживания, в основном, в отдалённых населённых пунктах Саратовской области. Я поехала во Владимир, где у нас были родственники. В Москве нас встретил сын, который в то время учился в университете, и вместе с друзьями помог нам с мамой и дочкой переехать с вокзала на вокзал. С собой из Грозного удалось увезти только то, что можно было нести в руках. Во Владимире жил мой двоюродный брат, который помог устроиться на квартире. Там мы жили втроём – я, мама и моя дочь. Буквально на вторую неделю я пошла в училище, где было много выпускников Гнесинского института, но до сентября нового учебного года ни какой работы не обещали. Помогли родственники, которые нашли для меня такую работу, которая бывает везде и всегда – концертмейстером в музыкальной школе. Я работала у народников и поначалу отношение ко мне, как беженке из Чечни, было недоверчивое. За полгода коллеги разглядели меня получше и к новому учебному году у меня была уже большая нагрузка. И не только концертмейстера, но и теоретика. Работала по совместительству в нескольких местах, включая одну школу в сельской местности.

Со временем обстоятельства жизни во Владимире начали складываться так, что я решила воспользоваться предложенной помощью и в 1997 году отправила дочку на учёбу в Израиль, а сама в 1998 году переехала в Москву. К тому времени сын закончил МГУ и мы решили, с целью экономии, снимать одну квартиру на двоих. В Москве я сразу же нашла работу — вначале в детской музыкальной школе, где работала выпускница нашего училища Ирина Яковчук, а позже — в Мемориальном музее-квартире Е. Ф. Гнесиной, где работал мой коллега Владимир Тропп и где я работаю до сих пор (август 2017 года – прим. ред.)»

Со слов Людмилы Владимировны Голубевой
записал Александр Романовский
05.01.2018